18 декабря 1979 года тракторист Петро Нечипоренко накушался свекольной вонючей самогонки, которую принес ему вместе с обедом его брат Михайло, и уснул за рычагами трактора.
Заправленный солярой по самые уши, железный конь дырчал и дырчал…В кабине было тепло и совсем не ощущалось ничего тревожного, беспокойного – напротив, снились ему Ялта и Алушта и девушка-бармен в винном зале, красивая, с объемистой грудью… Девушка солнечно улыбалась и на милом, певучем, чудном как Днепр при тихой погоде, родном языке вежливо предлагала ему не приставать к ней, а проснуться, выйти из кабины и отлить, пока не случилось с ним лютого конфуза, после которого и домой-то стыдно будет появиться…
Петро вздернул головой, закрыл рот и проснулся.
С неохотой проснулся, потому что хотелось бы ему знать – что там было между ним и девушкой дальше.
Всю сонливость его как рукой сняло, как только его сознание включилось и довело до его сведения следующую картину: глубокая, темнющая ночь. Глаза выколишь – не заметишь разницы. Хотя, еще вот что – плотный, стеной стоящий снег. И ни огонька…
Огоньки-то, может и были, но за такой плотной тканью снегопада они только угадывались, да так ненадежно, так хрупко светили эти звездочки света, что казалось, будто они сами слепились из снега и только кажется теплом их мерцающий свет. Петро сделал неотложное дело и стал с усилием вглядываться в снежные огни. Трактор все дырчал, уткнувшись в сугроб, а на ум шли очень нехорошие, дрожащие мысли, сбивающиеся в легкую панику.
Сегодня днем Петро выехал на лед замерзшего Амура, чтобы разгрести своим бульдозером большую площадку между песчаным, заснеженным островком и своим берегом.
Он почти закончил работу, когда подошел брат.
Слово за слово, хлопнули по стаканчику, закусили с охотцей мерзлым салом с чесноком и теплой еще картошкой с соленым крепким огурчиком, да и хлеб был свой, печеный, тоже еще теплый и душистый, ржаной. И Михайло побег в контору по срочным делам, а Петро, не спеша, добил бутыль, доел обед и, засоловев, решил вздремнуть полчасика…
А что было дальше?..
Он обошел вокруг, осмотрел свой бульдозер, упершийся ножом в сугроб, а потом и сам уткнулся взглядом в стену снега и стал еще более скрупулезно изучать редкие огоньки, пробивавшие лучами, будто иглами, летящие густые хлопья.
Напротив Васильков – большой деревни на берегу неширокого, хорошо промерзшего Амура – стояла китайская деревушка Хой Джэ.
Но местные-то все знали, что вторая буква в ее названии была вовсе не стыдливое картографическое «о», а самое, что ни на есть, откровенное «у»!
Она так и звалась сельчанами – как есть: «Х…евка». Так ее звали и взрослые, и дети, вовсе не чувствуя никакой скабрезности в этом названии: ну что, если она так называется по-настоящему?...
Этим сельчане изрядно шокировали редких приезжих людей, которые, впрочем, быстро смирялись с этой прямой и ясной правдой жизни, и уже вскоре называли вещи своими именами, не стесняясь. Тем более, что в четырех километрах по трассе, здесь, на родном берегу, стояла деревенька на двадцать дворов с названием… Бл…дищево.*
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------
*(прим.автора: населенный пункт с таким названием в России существует на самом деле, так же как и деревня Писькино, и хутор Педрилово. Так что это не мат, а географическое название)
Так вот….Острова нигде не было. Трактор уперся в снег. Огней на той стороне, где был сейчас Петро, было меньше, чем на противоположном берегу, там - вдалеке… А так как Васильки были в несколько раз больше Х…евки, то выходило совсем нехорошо… Получалось, что уснув, Петро переехал Амур и уперся в снег, на той, на китайской стороне…В общем, он – в Китае.
- Мамо! – отчетливо сказал он сам себе, инстинктивно переходя на родной язык всякий раз, когда ему было очень плохо, - Що це я зробив?...
Чорт мэнi затрiiмав ихать сюда, за тридевять земель с родной Харькивщины, с рiдного Золочевского району, где таки ставки, липы и лучи солнца, свого, рiдного, пробивают туман в саду, где растут дулями на деревьях сладчайшие груши, где пекут такие ароматные хлеба, где даже простая вещь – горилка: не такая как где-то еще. Хочется обнять бутыль с такой великолепной горилкой и не отпускать ее от себя, как на иллюстрациях к гоголевским Диканькам…
Это все Михайло…Это он сманил, бисова лапа! Он же и напоил…братка…
Ну, спасибо, мля…Подсобил брату подохнуть…Сто чортiв тобi у пельку!
Петро со слезой на глазах погрозил брату через Амур.
- А мне теперь – умирать!... – Он сказал это себе тихонько, и стало вдруг себя так жалко, что слезы полились, и хотелось задрать горло и взвыть, как волк на картинке.
- Вот токо этого не надо! – Петро попытался взять себя в руки.
Снег идет. Так? Китайцы ни черта не видят. Так? Но могут услышать!
Все. Тихо! Все…
Чем быстрее, тем лучше – надо развернуться, поднять нож и, погасив все фары, очень тихо, на самом малом ходу – дергать отсюда!
Мороз, снег валит – сидят китаезы по норам. Никто не услышит. Никто…
Только, главное – тихо и без паники.
Нечипоренко вскочил в кабину бульдозера и погасил габаритные фары, с удовольствием отметив про себя, что основные огни и не были включены… Все правильно…
Ведь когда он уснул – был же день. Тут же пошел стеной снег – поэтому он и переехал реку незамеченным, ведь все провода, сигнализация – на берегу, а он до него просто не доехал! Он никем не замечен: ни китайцами, ни своими, иначе бы уже получил себе очередь в голову – не от тех, так от других!
А габариты, видать случайно включил уже когда проснулся…ну да! Ходил же отлить – вот и включил для подсветки…Так…Это уже хорошо…Поднимаем нож…
Медленно, не газуя сильно, как сонная рыба подо льдом, он развернулся на васильковские огни и покатился вперед, вспоминая матушку, архангелов и заступника нашего Иисуса Христа, в которого он не верил. Лишь бы до дому добраться – а там готов и в черта лысого поверить, и в Бога всемогущего, только спастись! Только бы не очередь в спину!
Бульдозер наматывал на гусеницы холодные от страшного ожидания минуты, склеивал в линию продрогшие метры, полз по толстому льду, засыпанному мягким, скрадывающим звуки лохматым снегом, продолжавшим падать без ветра и без просвета, вертикально вниз…
Время тянулось как водка на сильном морозе.
Оно пыталось своими водянистыми краями примерзнуть ко всему, что находилось рядом, собрать на себя как можно больше пустой воды переживаний, оставляя Петру глотки тягучего чистого страха, который как спирт на похоронах – лился внутрь по глотку, но не брал, а только собирал тело в одну мощную пружину скорби.
Он жалел себя на всякий случай.
Ведь звука своей пули он не услышит, звук придет уже потом, когда свинцовая оса воткнет свое рвущее жало в его спину…
А если на него выпустят целое гнездо ос – разве есть тогда шанс уцелеть?
- Суки! Рожи рисовые! – материл он своих убийц так, будто его уже в гроб положили, предварительно помыв и обрядив как деревянную куклу во все новое и чистое.
Не пожалеют!...Эти отродья маоцзедунские – никого не пожалеют! У них там революция, в башке пожар… Своих бьют как саранчу и саранчу тоже бьют... и едят… Боже мой, Отче небесный, заступник! Верую! Как есть! Свечку поставлю…В райцентре часовенка есть – не поленюсь, съезжу, поставлю, только спаси! Спаси только…
Бульдозер тихо ткнулся в береговой выступ.
Петро замер от неожиданности…потом все понял…Это берег…Свой берег… Он перекрестился неправильно, как попало, так ведь до правил ли уже было? Спасся… Чудо…Снег помог…
Вот…вот он, бережок родной, огни горят…Ну, Мишка, гад! Фингал тебе под глаз, паскудник! Заслужил, змей – искуситель…
Петро включил фары и закурил.
Так. Сейчас подойдут погранцы – надо показать разрешение на выезд. Он порылся в «бардачке», вынул сложенную бумажку, переложил в карман телогрейки и закурил… Он жмурился как кот, прикрывая глаза от дыма, затягивался крепко, а дрожь в теле все не унималась…требовала стакана и изощренного мата – для расслабления души…
Слева на берегу кто-то шевельнулся и стал выбираться из снега. Пограничники… Петро уже ясно видел белые маскхалаты одетые сверху на полушубки, знакомые очертания «калашникова» и красные звезды на ушанках…
Лица смуглые, с юга ребятишек призывают, в такие лютые морозяки! Узбеков, таджиков посылают служить… Где тут смысл? Вот еще та машина – военкомат…
- Здорово, бойцы!
Петро высунулся из кабины и протянул белый листок.
Бойцы остановились как по наитию, замерли и долго-долго обалдело глядели друг на друга. Потом дружно сняли автоматы с предохранителя и наставили на Нечипоренко.
- Э… - сказал Петро, - Вот бумага, гля! Иди, возьми бумагу, чучело…
- Шао Цзе! – ответило чучело и дернуло автоматом: дескать, выходи с поднятыми руками!
Нечипоренко вспотел и тут же замерз. Он вспомнил - Михайло рассказывал как лет десять назад тут недалеко два китайца прокрались ночью на заставу, сняли часового и вырезали ножами, спящих – всех до одного. Тихо пришли, тихо ушли…Без стрельбы, без гранат и криков «Ура!»…
- Сёза…* - умоляюще прошептал Петро, - Ходи домой, а? И он показал рукой на другой берег, - Домой ходи?...Будь ласка
* Сёза – мальчик (кит.) прим. автора
- А я и так – дома! – ответили ему глаза китайского пограничника.
Петро внезапно ощутил страшный удар мысли прямо о темечко. И это была не мысль о том, что он сам, по своей дурацкой «доброй» воле приперся на мушку китайца, перепутав чужой берег со своим… Это была не мысль о том, что он - дурак, идиот, немыслимый недоумок! Нет. Даже мысль о сволочи – братце, впутавшем его в историю, она куда-то далеко ушла…
Он стоял и думал о том, что вот только, на его глазах китаец сказал ему слова одними только глазами, совсем не открывая рта – и он услышал эти слова, да еще и на понятном ему языке! Так значит – вот как общаются животные! Они думают, говорят, спорят, угрожают, убеждают, рассказывают истории – и все это молча! Так, как этот китаец! И все друг друга понимают, как Петро понял!
Ему стало плохо и он, отдав китайцу бумажку – упал в обморок, лицом вниз, прямо в пушистый китайский снег. И уже зарывшись носом в него – ощутил напоследок: снег точно был не родной.
* * *
Впереди его ждали еще много разных обмороков…
Бесконечные допросы, голод, от души организованное битье бамбуковой палкой по голым пяткам, две имитации расстрела и, наконец, ни с чем не сравнимые четыре года китайской тюрьмы…
Его родной бульдозер с красной звездой и названием «Умка», выведенным синей краской на капоте, он больше никогда не видел…
Вернувшись домой, он попал под случайную амнистию, получив здесь только год условно. Участковый его даже не арестовывал. Знал заранее.
Он уже ни о чем не жалел, не ругал брата Мишку, не хотел сбежать домой, на харьковщину… Он очень любил кошек, собак, лошадей и людей – тоже… Петро часто ездил в райцентр и подолгу стоял со свечой в часовенке, говорил всем, что ему там радостно, как оправдывался…
Он любовался детьми, с удовольствием пил водку, но совсем не так как раньше, а только для веселья…Без переборов. Петро стал спокойным - будто душа его вернулась к нему обратно в его худое тело, на котором вся старая одежда висела как на заборе.
Но иногда он все же напивался…
Тогда он шел на берег реки и долго стоял там, тряся седыми кудрями и грозя кулаком в сторону того берега. Он набирал воздуху как можно больше и кричал со всех сил:
- Ходя!* «Умку» верните, гады!....
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Ходя* - презрительное: китаец, китаёза (прим.автора)